ВЕЛИКИЙ СКРОМНИК
Осенью 1975 года в одном из престижных ресторанов японского города Осаки служащие сбились с ног, натирая полы, поправляя на стенах покосившиеся картины, традиционно изображающие цветущую сакуру, и подыскивая самую лучшую посуду для чайной церемонии.
Вызвали знаменитого шеф-повара, официантов для предстоящего события набирали по конкурсу со всего города. Ударить в грязь лицом просто немыслимо: в три часа сюда прибудет сам Коносукэ Мацусита, основатель легендарной империи, известный во всем мире под именем «Panasonic» и только у себя на родине как «Мацусита Дэнки», что значит «Электричество Мацусита». Японские бизнесмены межцу собой звали его Великий, чему не приходится удивляться: доходы его компании достигли рекордной величины — сорок два миллиарда долларов. Во многих отношениях он превзошел Генри Форда, Дж. Пенни и Рэя Крока. Впрочем, Великим Мацуситу прозвали не только из-за огромных прибылей: во многих отношениях он был человеком необычным, если не сказать странным, как шептались между собой конкуренты, недоброжелатели и просто сплетники. Начать с того, что он категорически не желал ставить свое имя на выпускаемых товарах, как это делали Форд или Хонда, не стремился привлечь к себе внимание средств массовой информации, всего лишь пару раз появившись на обложке «Times», не старался казаться американцем в век Америки, в то время как многие его коллеги-бизнесмены из кожи вон лезли, чтобы в Штатах их принимали за своих.
Моримаса Огава, один из пяти собравшихся в ресторане генеральных директоров компании «Мацусита Дэнки», приглашенных Мацуситой на обед, пошутил:
- Сейчас он появится в кимоно, и мы будем выглядеть идиотами.
Однако Мацусита пришел в обычном черном костюме. Очень худой, коротко стриженный, с глубокими морщинами на лице, в роговых очках, он напоминал скорее буддийского монаха, нежели гениального бизнесмена, ворочающего миллиардами. Усевшись за стол, Мацусита заказал… пиво и бифштекс. Менеджеры украдкой переглянулись. Ну, допустим, бифштекс, хотя Великий, как всем в компании известно, — буддист и ему вообще-то полагается быть вегетарианцем, но пиво! Японские руководители на подобных мероприятиях если и позволяют себе спиртное, то исключительно подогретое сакэ. Огава поймал себя на том, что медлит с ответом официанту, какой напиток выбрать. Ему показалось, что Великий, заметив его нерешительность, чуть улыбнулся уголками сухих истонченных губ.
- Сакэ, пожалуйста, — решился Огава, но вдруг перебил сам себя: — Нет, все же пиво. Да-да, лучше пиво, раз господин Мацусита…
Остальные пятеро менеджеров предпочли сакэ, и Огава решил, что ему, возможно, не пройдет даром эта «вольность». Бифштекс ел только Мацусита, остальные, внимательно глядя в тарелки, возились с рыбой. На японских деловых обедах во время горячих блюд принято молчать, кажется, это правило не собирался нарушать и Мацусита. В какой-то момент он наклонился к уху Огавы и тихо, но очень внятно произнес:
- Не могли бы вы оказать мне любезность — позвать шеф- повара?
Бросив взгляд на тарелку Мацуситы, Огава обнаружил, что Великий съел только половину бифштекса… Да, вот это конфуз!
Буквально через секунду появился шеф-повар — перепуганный, жалкий, готовый от смущения провалиться сквозь землю.
- Что-то не так, Мацусита-сан? — пролепетал он еле слышно, согнувшись в низком поклоне.
- Вы трудились, жаря этот бифштекс, — обратился к нему Мацусита, — а я съел только половину. Хочу, чтобы вы знали: ваш бифштекс превосходен, но мне уже восемьдесят лет, и аппетит не тот, что прежде. Однако не могу допустить, чтобы после нашего ухода вы подумали, что я пренебрег вашим бесподобным творением.
У шеф-повара с каждым словом Мацуситы все сильнее вытягивалось лицо, а брови ползли все выше: наверное, он меньше удивился бы, достань Мацусита плетку и отстегай его тут при всех.
«Показуха», «рисовка», «дешевая демонстрация» — все эти определения, которые родились в уме менеджеров и официантов, потрясенно наблюдавших эту сцену, никак не вязались с обликом Мацуситы. Восьмидесятилетний старик, вознесшийся на недосягаемую высоту, едва ли сейчас стремился произвести на кого-то впечатление своей показной любезностью.
Формально Мацусита давно отошел от дел, покинув пост президента компании еще в 1961 году, но при этом продолжал регулярно встречаться с руководителями и давать им свои, особые указания. И в этот раз, как только перешли к зеленому чаю с крошечными бисквитами, Мацусита поднял палец в знак внимания. Менеджеры навострили уши, тишина стояла пронзительная.
- Успех вашего бизнеса зависит от того, насколько совершенна утренняя медитация, — произнес Великий.
Последнее, что готовы были услышать собравшиеся, — это лекцию о том, как освобождать свой ум от лишних мыслей и держать его готовым для новых идей. Думали, Великий будет объяснять, как крушить конкурентов и воровать их идеи, но не тут-то было. Наверное, он просто стареет, и все это, увы, издержки преклонного возраста, огромных нагрузок, стрессов, ведь, говорят, жизнь у него была несладкой…
- Вы не понимаете меня, — продолжил Мацусита, видя изумление в глазах своих слушателей. — В свое время я рассуждал так же, как и вы. Думал, главное в нашем деле — умение принимать правильные решения. Я ошибался и чуть не поплатился за свои ошибки потерей компании и всего того, что мне удалось добиться…
Выйдя из ресторана, Мацусита, учтиво поклонившись всем на прощание, сам сел за руль скромной «Мицубиси» и покатил в сторону пригорода. Дорога бежала мимо однообразных загородных садов и рисовых полей; вдали мелькнул силуэт допотопного локомотива, на таком и сам Мацусита когда-то добирался до города: смешной кургузый паровозик с широченной трубой впереди. В ту чудовищную осень последнего года войны он ездил по этой дороге из Осаки в Токио буквально через день. Сейчас по давно заведенной привычке он направлялся в буддийский храм, но мысли о главном уроке в жизни, о котором упомянул на встрече, разбередили воспоминания…
Самый тяжкий момент в его жизни, пожалуй, пришелся на август-сентябрь 1945 года, когда Мацусита получил указ властей о том, что он отстраняется от должности президента своей собственной компании «Мацусита Дэнки»! Той самой, которую создал из ничего и превратил в одну из самых процветающих в стране. Мацусита читал это вопиющее постановление, и у него все плыло перед глазами, а кровь начала пульсировать в голове с грохотом водопада. Все его активы заморожены, семнадцать дочерних компаний подлежат отделению без согласия президента, на производство наложены дичайшие финансовые оковы, и вообще не исключена возможность расформирования компании по усмотрению государства!
Тогда-то и начались бесконечные поездки из Осаки в Токио по этой знакомой до последней выбоины дороге, по которой господин Мацусита неторопливо ехал сейчас. Он обивал пороги кабинетов высокопоставленных чиновников, пытаясь разобраться, в чем дело, и возвращался домой в Осаку, валясь с ног от усталости, непроходящей нервной лихорадки и надрывного кашля. В доме, который они занимали с женой Мумено, было холодно, они жались к маленькой печке-хибати, а на ночь натягивали на себя по три теплых кимоно. Взаимопонимание с женой было давно потеряно, и Мацуситу уже не трогали ее холодный взгляд и высокомерно вздернутые брови, но он так и не сумел привыкнуть к ее резкому, пронзительному голосу и тяжелой солдатской поступи. В сравнении с монументальной Мумено он казался особенно маленьким, хрупким — росту в нем всего 1 метр 65 сантиметров, потому Мацусита и не любил фотографироваться с женой.
Пока продолжалось бесконечное разбирательство Мацуситы с властями, Мумено нанесла ему неожиданный удар в спину. Однажды утром, когда у него голова раскалывалась от бессонницы и мечущихся в бесплодных поисках выхода мыслей, Мумено огорошила новостью, что отныне будет жить отдельно. В ответ на растерянный, изумленный взгляд Мацуситы она ответила, что ей давно осточертел этот бездарный спектакль под названием их брак; все тридцать лет он женат только на своем бизнесе, о его интрижках на стороне ей все отлично известно, он сделал несчастной и ее, и дочь, не говоря уже о том, что в свое время погубил сына. На вопрос Мацуситы, почему именно сейчас жена вздумала его наказать, Мумено ответила: потому, что так решила. Он принимает решения за несколько тысяч подчиненных, ну а она хотя бы раз в жизни хочет принять решение за одну себя! «Ты и не заметишь моего отсутствия, как не замечаешь моего присутствия», — бросила Мумено и без лишних слов покинула дом. От дочери Сатико Мацусита узнал, что Мумено давным-давно собиралась сделать это. Только все не могла решиться: «Мама говорит, ты вообще не разговаривал с ней три последних месяца!»
Оставшись один, Мацусита впервые задался вопросом: за что на него разом навалились эти испытания?
Легче всего было свалить на политику, войну, несчастное стечение обстоятельств — но он отлично знал: в судьбе человека не бывает просто «стечения обстоятельств», ибо все внешнее — лишь отражение внутреннего. Если быть честным с собой до конца, так ли неожидан шаг Мумено? Разве ему не в чем себя упрекнуть? Похоже, погрузившись в свои проблемы, он и вправду не разговаривал с ней три месяца, даже не заметив этого. Но разве угроза потерять компанию для него не катастрофа? Не гром среди ясного неба? Что вообще у него останется, если отберут смысл всей его жизни? Он ведь как был тридцать лет назад, так и по сей день остался совершенно заурядным человеком: отнюдь не красавец, маленький, тщедушный, уши торчат в разные стороны, как крылья самолета, никудышний оратор, у которого за плечами всего четыре класса образования…
Внутренний голос возражал: ведь он, Коносукэ Мацусита, все же кое-чего добился в жизни, разве не так? У него не было ни связей, ни денег, ни покровителей — ровным счетом ничего. Коносукэ родился в 1894 году девятым, последним ребенком в семье зажиточного землевладельца — отец Масакусу Мацусита владел 150 акрами земли, которую обрабатывали семь фермеров-арендаторов. Однако когда Коносукэ исполнилось четыре года, отец все спустил на биржевых махинациях с рисом. Из просторного дома в деревне Васамура семья перебралась в крошечную съемную квартирку в пригороде Осаки, и на них тотчас, словно их кто-то проклял, обрушилась череда несчастий: стали по очереди умирать сестры — одна, вторая, третья, потом умер старший брат Исабуро — Коносукэ никогда не забыть, как плакала и причитала на похоронах мать: потеря старшего сына в японской семье считалась катастрофой, не сравнимой с потерей дочерей.
В девять лет Коносукэ отправили в Осаку на заработки, и шесть лет он проработал подмастерьем в магазине, торгующем велосипедами, у добрейшего господина Отокити Годаи. Трудился семь дней в неделю, отдыхая только на Новый год и во время летнего буддийского праздника Бон, когда совершались ритуалы поминовения усопших предков. Еда была скудной, но все же лучше, чем дома: рис с дайконом на завтрак, рис с вареными овощами на обед, рис с кимчи на ужин, два раза в месяц рыба. И никаких развлечений, только редкие поездки с хозяином в буддийский храм: пока Годаи беседовал с настоятелем, Коносукэ развлекался тем, что кидал в водопад камешки.
Хозяин и пробудил в душе Коносукэ глубоко запрятанные амбиции, надоумив забитого мальчонку принять участие в велосипедных гонках, которые организовала в Осаке крупная газета «Osaka Shimbun». Поначалу Мацусита не испытывал никакого энтузиазма: было мучительно вставать до восхода, совать ноги в ледяные гэта и, не выпив даже чаю — кто же станет ради него в четыре утра разводить огонь? — тащиться на своем велосипеде в южную часть города, где устраивались тренировки на треке Сумиёси. Но постепенно страсть других участников заразила Коносукэ, и он уже мечтал выиграть гонки. Эта мечта скоро превратилась в навязчивую идею, преследовавшую его во сне и наяву.
Перед соревнованиями Коносукэ почти не спал, жутко нервничал и на третьей минуте гонки свалился со своего велосипеда под улюлюканье толпы, собравшейся поглазеть на состязания. Оказалось, что он сломал ключицу…
- Ты проиграл, потому что слишком хотел выиграть, — втолковывал господин Годаи, накладывая на ключицу повязку.
- Запомни: надо уметь заранее отказаться от результата своего желания. Но при этом продолжать желать и добиваться цели. Так гласит буддийская мудрость.
Ерунда какая-то — вот что подумал тогда Мацусита. Отказаться от желания и продолжать желать? Как это? Впрочем, ему было не до мудрствований: в 1906 году умерла его восемнадцатилетняя сестра Хана, следом — двадцатиоднолетний Чийо, потом отец. Мать была совершенно сломлена горем: пройдет еще несколько лет, и от семьи из десяти человек, в которой появился на свет Коносукэ, останется только он один. Такие слова, как «наследственный туберкулез», юному Мацусите были неведомы, поэтому он не сомневался: семью преследует проклятие, и был уверен, что тоже вот-вот умрет. Он знал, как знали все его предки, что после смерти не исчезнет совсем. Он переродится. Допустим, это так, но ведь в другой жизни у него будут другие родители, другие братья и сестры, а он-то тосковал по родным, которых лишился, особенно по матери…
Наступил день, когда Годаи заявил шестнадцатилетнему Коносукэ, что увольняет его, но не потому, что недоволен — парню надо искать другую работу, не век же в подмастерьях ходить. Честно говоря, Мацусита сильно тогда обиделся на хозяина, к которому успел привязаться как к отцу.
Следующую пару лет Коносукэ, подобно цирковому акробату, целыми днями висел на электрических столбах — его взяли в бурно развивающуюся фирму «Osaka Light». Он быстро выучился на электромонтера, работал в дождь и холод и часто болел воспалением легких. По неделе Коносукэ лежал в своей нетопленой комнатенке, накрытый куртками сердобольной хозяйки.
- С вашими легкими нельзя надрываться на такой работе, доконает она вас, — втолковывал врач, с сочувствием глядя на пациента.
Мацуситу давно уже не пугали эти слова: он свыкся с мыслью, что, как и всей родне, ему суждено умереть молодым…
Чтобы чем-то себя занять во время болезни, Мацусита от скуки часами собирал и разбирал ламповый патрон и в конце концов придумал свой, который показался ему гораздо удачнее того, что использовался на фирме.
Никуда не годится, — безразличным тоном заявил босс, не удосужившись взглянуть ни на патрон, ни на переминавшегося с ноги на ногу подчиненного. Если бы он соизволил посмотреть на Мацуситу, то заметил бы, что худосочного парня с напряженно приподнятыми плечами трясет от волнения.
Босс повторил: патрон никудышный — а в Мацусите вдруг проснулось какое-то упрямство: напротив, он очень даже хорош!
У Коносукэ было за душой сто иен, его пятимесячная зарплата, когда в начале 1917 года он навсегда закрыл за собой дверь офиса в «Osaka Light»; его не увольняли, он ушел сам. Мацусита, сгорбившись, брел по улице, подняв воротник тонкого пальтишки. Он все для себя решил и совершенно не волновался, выйдет толк из его дикого плана или нет: если выйдет значит, он победит; не выйдет, что более вероятно, — ну что ж.. Ведь он скоро умрет, не все ли равно?
Был ли Коносукэ влюблен? Нет, он и не догадывался, что существует такое чувство
Робкую уверенность в успех вселяло то, что с некоторых пор он не один: родственники матери сосватали двадцатилетнему Коносукэ девятнадцатилетнюю Мумено Иуэ, работавшую прислугой в семье одного торговца. До скромной свадьбы, состоявшейся 15 сентября 1915 года, Коносукэ видел невесту не более трех раз: за молодых все решали старшие. Мумено с первого взгляда показалась ему красавицей, он гордился тем, что его будущая жена, выросшая в крестьянской семье на острове Авадзи, целых восемь лет проучилась в школе — в два раза дольше, чем он сам! Был ли Коносукэ влюблен? Да в те годы он даже не догадывался, что такое чувство существует… Скорее всего в неведении пребывала и его молодая жена. Проблем со здоровьем жених от нее не скрывал, и его тронуло, что Мумено это не оттолкнуло. т
…В тот незабываемый вечер вокруг простого низенького столика сидели на циновках он, Мумено, ее брат Тосио Иуэ и два приятеля Коносукэ — электрики Исабуро Хаяси и Нобуд- зиро Морита.
- Мы будем производить новые ламповые патроны моей конструкции прямо здесь, у нас, вон в той комнате. Начнем с сорока штук, продадим — будем делать дальше, — сказал присутствующим Коносукэ.
Особенно смешно звучало это «здесь, у нас»: они с Мумено снимали две крохотные комнатенки. Хаяси и Морита засомневались: как же все это осилить, не имея ни опыта, ни денег, ни материалов?
Тем не менее все дружно трудились по восемнадцать часов без выходных. Мацусита сам ходил на соседнюю фабрику клянчить остатки изоляции, которая была им необходима. Сначала ему отказывали, но он так упрашивал, несколько раз даже плакал, что его приняли за чокнутого и, как собаке подачку, стали время от времени отдавать то, что шло на выброс.
С головой погрузившись в работу, Мацусита с опаской ждал, когда же он сляжет с очередным воспалением легких, когда организм прикажет поставить точку в этой безумной авантюре. Но ничего подобного не происходило, наоборот, у Мацуситы улучшился сон и впервые за много лет почти прошел кашель!
Когда первые сорок патронов были готовы, Хаяси отправился предлагать их торговцам; результат — не было куплено ни единой штуки за неделю утомительной беготни. Все в один голос твердили, что новые патроны никуда не годятся и лучшее для них место — мусорная свалка. Вскоре Хаяси и Морита, не решаясь поднять глаза на Коносукэ, собрали свои вещи и покинули «фабрику». Мацусита удивлялся собственному спокойствию: он не возмущался, не уговаривал, не удерживал, не убеждал… Пусть уходят — он их понимает. Главное — он жив! И, что поразительно, почти здоров. В этом он усматривал знак свыше — значит, ему надо продолжать. Наутро, собрав свои ламповые патроны в большой пакет, Мацусита пустился в бесконечный поход по торговым лавкам. В одной ухмыляющийся хозяин пробасил:
- Слушай, парень, я попробовал бы твою фигню, но за втрое меньшую цену!
- Согласен! — выпалил Коносукэ.
Безнадежное дело скрипело, упрямилось, но наконец сдвинулось с мертвой точки. От ламповых патронов Мацусита перешел к производству изоляционных плат, потом — велосипедных фонарей, работавших от батарейки. Мизерная поначалу прибыль стала расти. Через пару лет они с Мумено переехали в двухэтажный дом в той же Осаке, здесь же разместилась и их крошечная фирма под названием «Мацусита Дэнки». Дела стали налаживаться, а отношения с женой покатились под гору.
С самого начала они были очень разные: он — тихий, гибкий, как ивовый прут, а в глубине души— упрямый и твердый, как лежалый грецкий орех, чья скорлупа со временем каменеет; она — вспыльчивая, громкоголосая, ссорилась с ним по любому поводу, всех поучала, совала нос в его чертежи, давала непрошеные советы. Однажды, не спросив Коносукэ, даже уволила с фабрики электрика. Взбешенный Мацусита взял дома в руки плетку, намереваясь побить жену: так всегда поступал отец. Мумено истошно заорала, но Коносукэ и без того понял: он не способен ее ударить — рука не поднимется. Не с того ли дня Мумено стала втайне презирать его? Впоследствии он слышал от знакомых мужчин, что женщина любит, когда ее бьют, а он вот не смог доставить своей жене такого удовольствия. Да нет, не в этом, конечно, причина их разлада, что за чушь!
В душе Мумено поселилась злость на Коносукэ: это он позволил сыну умереть!
Он помнит, каким самодовольным идиотом возвращался в ту ночь домой из Токио. Перед сном выпил немного сакэ в честь того, что удалось подписать выгодный контракт на продажу нового изделия компании — электрического утюга. В поезде Мацуситу разбудил проводник и вручил телеграмму, которую он с трудом смог прочитать в тусклом свете покачивающейся свечи: «Коити заболел». Коити был их с Мумено вторым ребенком, первой стала дочка Сатико, родившаяся в 1920 году. Долгожданный сын появился только через шесть лет, ему еще не исполнилось и года…
Коити был гордостью и любимцем Мацуситы, отец мечтал о временах, когда его уже взрослый сын продолжит семейное дело.
Мумено он нашел в клинике доктора Коба — она металась по коридору обезумевшая, заплаканная, небрежно одетая: малыш Коити внезапно впал в кому, и врачи не могли определить причину болезни. Две недели подряд, не отлучаясь ни на секунду, Мацусита сидел над неподвижным телом сына и бормотал буддийские молитвы. Мумено отчаянно кричала на него, требовала, чтобы он выписал из Токио самых известных врачей, а его словно парализовало: он знал, что сын обречен. Откуда он знал? Знал, и все… 4 февраля мальчик умер, и в душе Мумено с тех пор поселилась злость на мужа: это он позволил сыну умереть — сидел как истукан, вместо того чтобы действовать… Напрасно врачи объясняли Мумено, что шансов у ребенка не было, она отказывалась слушать. А потом Мумено узнала убийственную для себя новость: она больше не сможет родить…
Кончина сына пробудила в Мацусите детские страхи — тень смерти снова нависла над ним, а ему-то казалось, что он сумел ее перехитрить. Целыми днями Коносукэ сидел в офисе, выходные же старался проводить дома с семьей. Мумено долгое время после смерти сына вела жизнь затворницы и вот наконец решилась отменить табу: развлечения, подобные спектаклям и концертам, для того и существуют, чтобы помогать людям справиться с горем. Когда супруги впервые собрались в женскую оперу, Мацусита страдал, наблюдая, как долго и тщательно жена приводит себя в порядок, делает высокую прическу, выбирает кимоно и парчовый оби. Из театра он сбежал: слушать это дурацкое пение показалось кощунственным, когда в душе не зажило горе. Так и повелось — в выходные Мумено развеивала тоску по-своему — ходила по гостям, театрам, подругам, сестрам, а Коносукэ предпочитал или посещать кладбище, где похоронен сын, или буддийский храм в пригороде Осаки, приглянувшийся ему живописным водопадом. Мацусите нравилось подолгу беседовать с тамошним настоятелем.
Прошел слух, что Мацусита зазнался.
Но разве плохо гордиться успехами?
Жена ни во что его не ставила, зато среди предпринимателей о Мацусите заговорили как о человеке с гениальной интуицией, после того как в 1929 году во время глубокого кризиса он сумел найти нестандартное, оказавшееся спасительным, решение. Тогда спрос на товары резко упал, люди покупали только самое необходимое, и продукция Мацуситы отнюдь не входила в этот набор. А ведь Коносукэ изрядно потратился на строительство нового завода в пятнадцать тысяч квадратных футов!
Брат Мумено — Тосио Иуэ, остававшийся все эти годы главным помощником Мацуситы, был категоричен: чтобы спасти компанию, необходимо уволить три четверти персонала — иначе их ждет крах. Коносукэ принял это к сведению. Тихий и, на сторонний взгляд, совершенно растерянный, он молча ходил по коридорам, как всегда, вежливо бормотал приветствия, раскланиваясь с коллегами. Наблюдавшая за ним армия заместителей и помощников озабоченно перешептывалась: босс-то совсем сник, придавил его кризис…
Мумено тоже недобро глядела на мужа, в глазах ее читалось злорадство: дескать, высоко взлетел — больно будет падать. Мацусита давным-давно отстранил жену от управления компанией, и амбициозная Мумено, которую не устраивала роль хозяйки дома и матери, ему этого не простила. Стоя позади мужа на приемах и встречах и не имея возможности открыть рта, она высокомерно улыбалась и поднималась на цыпочки, чтобы тщедушный Коносукэ казался еще меньше, чем на самом деле. Однажды на официальном обеде Мумено представилась возможность сказать пару слов, и она начала: «Мой муж Мацусита всегда был не прав в том…» В этот момент она почувствовала, как колено жгучей болью сжимает железный обруч — это были пальцы мужа. Мумено поспешно закончила: «…что слишком скромно оценивал свои выдающиеся заслуги!» Боль прекратилась — железные пальцы разжались.
- Что же ты собираешься сказать людям на общем собрании? — ехидно донимала Мумено мужа. — Что поделишься с ними своими личными сбережениями?
- Я объявлю им свое решение, — тихо ответил он. — Если хочешь, пойдем со мной, услышишь сама.
- Да какой из тебя оратор! — саркастически хмыкнула Мумено. — Ты же двух слов связать не можешь!
Собравшиеся в огромном зале работники «Мацусита Дэнки» не верили своим ушам: их маленький щупленький босс, чей слабый прерывающийся голос едва доносился до первых рядов, говорил неслыханные вещи: он никого не уволит и зарплату оставит прежней, а вот рабочий день придется сократить вдвое! Но выходных не будет. И еще — всех без исключения работников просят в равных частях забрать скопившийся на складах товар и постараться его сбыть.
После этой речи Коносукэ качали, и, всякий раз оказываясь в воздухе, он опасался, что сердце его разорвется. «Ты просто псих!» — проворчала дома потрясенная Мумено и на время притихла. Но Мацусита не сомневался: он поступил верно. Решение пришло внезапно во время утренней прогулки, пришло как озарение. Чутье бизнесмена подсказывало: это выход.
Одна за другой закрывались компании-конкуренты, тысячи людей оказывались на улице, а благодарные работники Мацуситы прикладывали титанические усилия, чтобы сбыть весь товар со склада: его продавали родственникам, знакомым, мелким торговцам, тащили на рынки — в общем, крутились кто как мог… И вот в 1931 году, в самый разгар кризиса, компания Мацуситы стала возвращаться к прежнему ритму работы; больше того — .она успела всех опередить, первой в стране наладив выпуск радиоприемников.
Разве не позволено живому человеку немного погордиться успехами? С некоторых пор Коносукэ стал позволять себе повышать голос на ближайших сотрудников, резко их отчитывать — ему казалось, что подчиненные нерадивы, что они пустят по ветру с таким трудом налаженное производство. Он взял манеру звонить помощникам глубокой ночью и часами держать их на проводе, делясь «деловыми соображениями», пришедшими ему в голову во время бессонницы; бедняге-секретарю было предписано дежурить в кабинете рядом со спальней Коносукэ с карандашом наготове и по первому звонку колокольчика являться к хозяину, чтобы записать его мысли. С женой Мацусита тоже поступил так, словно и она состояла в штате его подчиненных. Как-то ночью он продиктовал секретарю «Свод правил» для Мумено и торжественно вывесил их на видном месте. Отныне ей запрещалось без мужа выходить в свет, наносить визиты знакомым; для того чтобы прогуляться, ей тоже требовалось его разрешение. Раньше — в отличие от большинства японских жен — Мумено пользовалась неограниченной личной свободой.
В какой-то момент Мацусита осознал: у него кроме работы ничего нет, ему некогда и не на что тратить деньги: все необходимое у семьи есть. Однажды приятель уговорил Коносукэ сходить в один из самых известных в Осаке чайных домиког. Мацусита, поколебавшись, пришел, уселся на татами вместе с другими мужчинами. От обилия красивых, как весенние Цветы, девушек в ярких кимоно, которые их обслуживали, у него разбежались глаза. Он, привыкший к повелительным интонациям Мумено, слушал мелодичные голоса красавиц словно райскую музыку. Девушки пели и танцевали, а когда молоденькая гейша, усевшись к нему на колени, нежно обвила руками его шею, он совершенно потерял голову… Теперь Мацусита все чаще по вечерам заглядывал в чайный домик. Он регулярно встречал там других крупных бизнесменов и даже политиков, женатых и обремененных семьями, как он сам.
Конечно, Мумено донесли о похождениях мужа, но, подобно многим женам богатых людей, она до времени предпочитала молчать — Мацусита, вероятно чувствуя свою вину перед супругой, стал значительно щедрее к ней и дочери. Очередная битва вспыхнула, только когда Мацусита решил по своему усмотрению выдать замуж Сатико. Масахару Хирата был не слишком красив и совершенно не нравился дочери, но зато подходил Мацусите в качестве зятя: он был из состоятельной аристократической семьи и окончил Токийский университет. Мацусита «позаимствовал» способ поиска зятя у боссов таких крупных компаний, как «Fujita», «Yasuda», «Furikawa», «Mitsubishi»: все они назначали успешных выпускников университетов топ-менеджерами, выдавая за них своих дочерей.
Нас с твой матерью тоже никто не спрашивал, хотим ли мы пожениться и любим ли мы друг друга, — жестко бросил Мацусита рыдающей Сатико, влюбленной совсем в другого парня.
В общем, Мацусита зашел довольно далеко в своем «неподобающем поведении» — так он сам впоследствии это оценил — и был наказан. Недаром осень 1945 года он считает кризисной, переломной в своей жизни. Очень неприятно об этом вспоминать, но ведь потрясший его указ властей о том, что он отстраняется от руководства собственной компанией, не случаен. Во время войны Мацусита согласился перестроить производство под нужды военной промышленности и после капитуляции Японии попал под «меры очищения от военных преступников». Да, он совершил ошибку — поддался нажиму властей, а главное — погнался за большими деньгами, взял гигантский заем на строительство военных заводов, но в первую очередь для того, чтобы поскорее открыть филиалы своей компании «Мацусита Дэнки» в Корее, Маньчжурии и на Тайване. А после войны его обвинили во всех грехах: не просто «военный преступник», но еще и несостоятельный должник! Он остался должен семь миллионов иен, подумать только! Где взять такие деньги, после того как активы заморозили? Чтобы выписать чек даже на самую ничтожную сумму, ему теперь нужно особое разрешение. Беды посыпались градом. От Мацуситы ушла жена, перед которой он страшно виноват: за тридцать лет она только и видела, что его спину в дверях, да слушала, как он по трем телефонам отдает по ночам распоряжения. Зачем онзапер Мумено дома? Зачем изменял ей? И отец он никудышный… Злосчастной осенью 1945-го в довершение бед Сатико попала с туберкулезом в больницу, и Мацусита винил в ее болезни себя. В стране царила ужасающая послевоенная разруха, и даже в лучшей токийской больнице не было ни медицинских препаратов, ни простых дезинфицирующих средств; для дочери Мацуситы, конечно, доставали лекарства, однако никто не знал, что на оплату лечения Сатико вчерашний миллионер Мацусита занимает деньги у своего конкурента Акиро Мориты из компании «Sony».
По ночам Мацусита ворочался в постели, глядя воспаленными глазами в темноту, у него болело все тело, в голове шумело, словно внутри черепной коробки рвались снаряды. Он никому не признался бы, что в эти часы упорно думает о самоубийстве: ему никогда не отдать семь миллионов иен — нет сил в пятьдесят три года начинать все с нуля. Если компанию отнимут, это равносильно тому, что у него вырвут сердце.
…Восьмидесятилетний господин Мацусита так увлекся воспоминаниями, что и не заметил, как преодолел путь из Осаки до тихого храма с трехъярусной пагодой. Обогнув каменную стену, Мацусита въехал в ворота, с наслаждением вдыхая запах цветущих камелий. Именно здесь, в стенах этого храма, в ноябре 1945 года он провел десять дней в полном уединении, молчании и медитациях, довольствуясь лишь плошкой риса, которую оставляли под дверью служители. Он отправился сюда по совету настоятеля, которому признался, что пребывает в полной растерянности, к тому же болен, ему не помогают ни врачи, ни лекарства…
Именно здесь мысль о самоубийстве оставила Мацуситу: у него попросту не хватит на это решимости — зачем себя обманывать? Но и сражаться за прежнее место он тоже не станет — на это нет ни сил, ни желания, как когда-то в молодости. Лучше он останется здесь, в монастыре. Семьи у него больше нет, компанию вот-вот отнимут, его ничто не привязывает к внешнему миру. Как-нибудь протянет время до смерти — вероятно, осталось недолго. Вспомнилась мать, которую Коносукэ уже почти забыл. Перед своей смертью она позвала соседей и просила у них прощения, говоря, что иначе не попадет в «чистые земли». У него за всю жизнь не нашлось времени поразмыслить, хочет ли он сам отправиться в «чистые земли», но в том, что перед многими виноват, сомнений нет.
Вернувшись из монастыря, Мацусита собрал всех работников своих заводов из Осаки, Токио и других городов на стадионе, доложив властям, что хочет попрощаться со служащими. Люди приехали вместе с женами и детьми, желая взглянуть на легендарного Мацуситу, которого живьем видели только ближайшие помощники. Он сильно кашлял, никак не мог начать говорить и был так слаб, что напоминал сухой листок, который вот-вот унесет ветром. Наконец, собрав силы, Мацусита сказал, что хочет всех поблагодарить и, пользуясь случаем, попросить прощения: он заставил их — пусть не по своей воле — работать на войну, бывал вспыльчив и груб, увольнял людей… Закончив короткую речь, Мацусита поклонился. Толпа затаила дыхание…
На душе он ощутил странную легкость. А спустя несколько недель Коносукэ узнал, что профсоюз «Мацусита Дэнки» обратился к министру промышленности с требованием вернуть Мацуситу на пост президента. Коносукэ рассказывали, что министр, ежедневно получавший петиции с просьбой сместить руководство, не поверил своим глазам. И после длительных разбирательств случилось чудо — с Мацуситы сняли клеймо военного преступника и вернули в компанию.
В личной жизни тоже произошли перемены; нет, Мумено, несмотря на примирение с мужем, так и не вернулась. Она жила отдельно, перебравшись в Токио — поближе к братьям. Супруги решили, что разводиться не станут: так будет лучше для всех. Мацусита не стал скрывать от жены и дочери, что одна из его многолетних любовниц, имя которой он называть не желаёт, родила ему троих сыновей и дочь и он щедро обеспечил всех своих детей.
С годами Мацусита открыл в себе удивительные качества: он стал нежным мужем и отцом, много времени уделял второй семье. Уйдя на пенсию в шестьдесят восемь лет, Мацусита занялся благотворительностью и начал писать книги. На склоне лет он не раз задумывался: не принять ли ему монашеские обеты. Каждую неделю он приезжал в свой любимый храм с трехъярусной пагодой — поразмышлять, помолчать, помедитировать.
…Усаживаясь под деревом, по преданию посаженным в храме самим принцем Такаокой, старый Мацусита улыбнулся, вспомнив недоуменные лица сотрудников сегодня на ленче.
Он им сказал, что бизнес зависит от качества утренней медитации. И ведь не шутил — он сам, пусть и поздно, понял это, так что у них все еще впереди. Впрочем, таких вещей не объяснишь, да и зачем? Каждый идет своим путем… Освободив ум от мыслей и воспоминаний, Мацусита растворился в безмятежной красоте окружающей природы.
P.S. Коносукэ Мацусита скончался в пору цветения сакуры — в апреле 1989 года, дожив до девяноста четырех лет. Состояние основателя «Panasonic» оценивалось к тому моменту в 244,9 миллиарда иен и было самым большим за всю историю Японии. За гробом Великого шли двадцать тысяч человек.
Источник: Пегги Лу, «КАРАВАН ИСТОРИЙ» май 2010.
